Отрывок из произведения «Русский рабочий у Северо-Американского плантатора»

Мистер Кастен согласился взять меня и Якобса с тем, что будет платить нам первое время, глядя по работе, так как она, вероятно, покажется нам кислой, по его собственному выражению. Я сообщил об этом Якобсу, и в понедельник мы принялись копать вязкую глину. Проработав часа два, Якобс бросил лопату, сказал, что Бог с ними и с деньгами, если из-за них приходится ломать себе кости, и ушел домой, так что я остался работать один.

На кирпичном заводе работа распределена следующим образом. Артель землекопов наваливает глину из куч на берегу в большие фуры, запряженные парою лошадей или мулов, которыми глина перевозится на сам завод, в большие, круглые, глубиною в аршин ямы. Здесь к сухой глине прибавляют нужное количество воды и мнут ее помощью особого снаряда, состоящего из круглого вала с винтовым нарезом, прикрепленного к вертикальной оси, стоящей в центре ямы. На конце вала, противоположном прикрепленному к оси, приделан валёк и постромки для лошади, приводящей снаряд в движение. На вал надевается большое колесо, сажени две в диаметре, с толстым ободом, чугунною шиною, с гаечной нарезкой во втулке. Когда лошадь тянет вал в одну сторону, колесо своею тяжестью разминает глину и двигается по винтовым нарезам от валька к оси, описывая все меньшие и меньшие круги; когда оно подходит к самой оси, лошадь заставляют идти в другую сторону, отчего колесо начинает удаляться от оси. При этом глина переминается отлично. Из смятой таким образом глины формуют сырец. Это делается или руками, или машиной. На заводе Кастена работали три машины и, кроме того, десять столов, для ручной формовки. Для ручной формовки глина прямо из ямы, где ее смяли, накладывалась землекопом на стол поставленный у ее края. Здесь мастер, или по-русски порядовщик, набивал ее в подставляемые ему формы. Два рабочих, обыкновенно мальчики лет семнадцати, исключительно занимались тем, что обливали формы водой, посыпали песком и подкладывали под руку порядовщику, так что ему оставалось только набивать глину. Других два рабочих снимали набитые формы со стола, складывали на двухколесную тачку и отвозили на полянку, где, опрокинув форму, выкладывали кирпич для просушки, а форму
отвозили обратно к столу для последующей набивки. Формы употребляли не одиночные, а имеющие восемь отделений, соответствующих величине сырца, несколько меньших размеров, чем употребляемый в России. Каждый стол обязан сдать 1050 форм или 8400 кирпичин в день.
По окончании урока, рабочиe кaждaго стола обязаны перевернуть кирпич на полянке для равномерной просушки, и сложить в ёлки просушенный сырец, формованный накануне для окончательной просушки.

При формовке машиной, глина из ямы поступает в особую кадь с вертикальной вращающейся осью, снабженной горизонтальными валами, где она еще раз переминается и освобождается от камней и других случайных примесей. Из этой кади она через отверстие у нижнего дна переходит в машину, вдавливающую ее в подставляемые формы, сходные с употребляемыми при ручной формовке. Три землекопа накладывают глину из ямы в кадь, четыре рабочих приготовляют пустые формы и вынимают из машины набитые глиной, которые шесть тачечников отвозят на полянку. Ось в кади и пресс кирпичеделательной машины приводятся в движение лошадью или мулом, запряженным в простой деревянный привод и находящемся в ведении погонщика, мальчика лет 10-11-ти. Машина должна сдать в день 25,450 кирпичин. Просушенный на солнце сырец, приготовленный как руками, так и машиной, свозится на лошадях к тесовым навесам, под которыми из него складывается напольная печь для обжига. Печь складывается из
300 или 500 тысяч кирпичин. Обжигом заведывает особый обжигало с своими помощниками, нанятыми не от бааса, а от него самого. Плату получает он за каждую печь по сту долларов. Обжиг печи продолжается 12 дней, после чего кирпич складывается в особый, крытый тесом сарай для розничной продажи, или прямо из печи отвозится на место постройки, куда заподряжен. Каждые три дня складывается новая печь из заготовленного в это время сырца, взамен печи, обжиг которой кончен, так что под надзором обжигалы всегда пять печей. Для присмотра за печами и подкладки дров, обжигало держит шесть рабочих, с платою по два доллара в день каждому. Занятие обжигалы чрезвычайно выгодное, хотя требует большого навыка и постоянного присутствия при печах, так что, например, наш обжигало, ирландец, во все лето ни разу не отлучался с завода далее салона, где, выпив свой стакан виски, опять бежал к своим печам, около которых спал, как и где придется. Рабочие у него были подобраны довольствовавшиеся двумя долларами в день, при 18-ти часовой работе. Это были личности, способные работать разве только под руководством крутого ирландца, обходившегося с ними деспотически. Они от излишнего употребления виски стали какими-то идиотами и, несмотря на строгость своего хозяина, не упускали случая увернуться и напиться мертвецки пьяными. Несмотря на ненадежность таких помощников, обжиг шел чрезвычайно успешно, кирпич обжигался одинаково во всех частях печи, и число лопнувших и искривившихся кирпичей никогда не доходило до 50-ти на тысячу, что допускалось по договору. Рассказавши вкратце ход работы, постараюсь передать ход самого предприятия, как я слышал от самого Кастена.

Мистер Кастен в компании с другим джентльменом, редко бывавшем на заводе, и занимавшимся сдачею кирпича по подрядам, заключением новых подрядов, закупкой дров и вообще внешнею стороною предприятия, взялся приготовить в течении лета от 6-ти до 7-ми миллионов кирпича для различных строющихся зданий в городе, с платою за каждую тысячу, без доставки на место постройки, 6 долларов. Кирпич можно работать с начала апреля до конца ноября, что, за выключением праздников и дождливых дней, дает сто пятьдесят рабочих дней. Заподряженное количество в сто пятьдесят могут приготовить две машины; но так как дождливых дней может быть и больше, то Кастен счел более удобным обзавестись тремя машинами, рассчитывая, что приготовленный излишек кирпича, при сильном запросе на строительный материал, не только не вреден, но даже может принести значительную выгоду, так как в розницу, без подряда, тысяча кирпича продается от восьми до девяти долларов. Несмотря на то, что лето было очень удобно для выделки кирпича по отсутствию дождей, и кирпича сделали больше, чем предполагали, спрос на него был так велик, что пришлось кроме машин прибавлять мало-по-малу до 10-ти столов для ручной формовки. Не поставили еще машин, при которых формовка обходится дешевле, только потому, случайные заказы, делавшиеся на заводе, требовали быстрого приготовления нужного количества кирпича и не давали гарантии, что по выполнении заказа работа будет идти в таких же размерах. Постановка машин требует затраты денег, покрывающейся продолжительной работой, тогда как при ручной работе держится столько столов, сколько требуется, а по миновании надобности излишнее число рабочих рассчитывается.

Вот приблизительный расчет содержания завода в день:

Десять порядовщиков по пяти долларов . . . . 50 д.

20 рабочих для навалки глины и перевозки ее к ямам по 3 д. . . .  60 д.

50 рабочих при столах по 3 д. . . . 150 д.

49 рабочих при машинах по 3 д. . . . 147 д.

20 рабочих при кладке, обмазке и разборке по 3 д. . . . 60 д.

14 мальчиков-погонщиков в 11-ти мяльных ямах и трех машинах по 1 д. . . . 14 д.

Итого: 481 долларов.

Для обжига каждой тысячи требуется по одному клафтеру дров, обходящемуся с доставкой на завод два доллара. В день приготовляется 154,000 кирпича, то на обжиг надо 154 клафтера дров по 2 д. каждый . . . 308 д.

Обжиг одной тысячи, полагая на круг за каждые 400 тысяч — 100 д. 25 центов; следовательно, за 154,000 . . . . 38 д.

Содержание 50 лошадей по 1 д. в сутки . . . . 50 д.

Итого: 396 долларов.

Из затраченных на первоначальное обзаведение, т.е., на лошадей, машины, тес и проч. 10 тысяч д ., одну двухсотую часть, предполагая, что все эти купленные вещи потеряют всякую ценность через 200 дней работы. . . . 50 д.

Всего: 927 долларов.

Полагая, что 4,000 кирпичей пропадут, 100,000 продадутся по 6 д. за тысячу . . . . 600 д.

50,000 в розницу по 8 д. . . . . 400 д.

Итого: 1,000 долларов.

Выходит в день чистой пользы 70 долларов, или в течении 200 рабочих дней 14,000 д. или по 7000 д. на компаньона, не считая того, что лошади, машины, caрай, все-таки, имеют ценность не многим ниже той, за которую приобретены. Предприятие выгодное, в особенности если принять в соображение, что у Кастена с компаньоном имелось в начале предприятия всего 1000 долларов и на первоначальное заведение им пришлось употребить полученный вперед задаток.

В первый день меня поставили выкладывать глину из мяльной ямы на стол. С начала работа показалась мне не особо трудной, но после часа постоянного усилия под палящим зноем, лопата стала плохо слушаться рук, и каких усилий я ни употреблял, мне никак не удавалось ни захватить надлежащее количество глины на лопату, ни вcкинуть ее на надлежащее место на стол.
В горле и груди пересохло до рези, проходившей на несколько секунд после выпитого ковша воды, а потом возобновлявшейся с новой силой. Всем моим существом одолело томление, какая-то тоска, и я чуть было не последовал примеру Якобса и не ушел с работы. Однако, усилием воли, преодолел эту нравственную слабость и продолжал, пуская в ход всю свою силу, хватать из ямы куски глины и вскидывать их на стол, где они быстро исчезали под проворными руками порядовщика. Вот он стал работать тише, приостановился немного, чтобы выкинуть камень, или смыть запачканные глиной руки; я удваиваю усилие, чтобы заготовить большой запас глины, с тем, чтобы перевести дух на несколько секунд, но он снова берется за работу, запас видимо уменьшается, пока не исчезает совсем и не раздается знакомое «проворнее глины». Работая таким образом, как взапуски, доработали свои пять часов до обеда. Вот она, настоящая тяжелая работа. Понял я теперь, отчего часто останавливались рабочие, которых в былые времена я упрекал в лености. Покрикивать и заставлять работать не в пример легче, чем работать самому. Понял я также разницу работать лопатой в течении получаса, как это мне случалось делать прежде, причем тяжелая работа кажется игрушкой, и работать целые пять часов. От сильного утомления обедать я не мог, а пролежал до часу в тени у только-что сложенной обжигательной печи. В час опять принялись за работу. Сначала лопата чуть не вываливалась из рук, но мало-помалу руки как будто онемели, на меня нашло какое-то отупение, совершенное отсутствие мысли, и я доработал день как автомат, не думая ни о чем, так что не составил себе даже понятия, долго или коротко тянулось время. Наш стол окончил работу позже других, что подвергло нас насмешкам остальных рабочих. Один из наших стал было упрекать меня, что я причина этих насмешек, но порядовщик, он же и форман своего стола, остановил его, говоря: перестаньте, разве Вы не видите, что человек в первый раз держит лопату в руках, так не может же он быть сразу мастером своего дела. Довольно того, что он доработал день и не сбежал, как его товарищ. А вы, обратился он ко мне, не смотрите на этих зубоскалов, работайте. Трудна только первая неделя, а как спина и плечи перестанут болеть, лопата будет играть в ваших руках. Замечу, что форман и рабочие нашего стола немцы, родившиеся в Америке. По окончании работы, я чувствовал такую усталость, что с радостью воспользовался приглашением Розенфельда, к которому зашел по дороге, переночевать у него, отказался от ужина и, не раздеваясь, заснул как убитый. Проснулся на другой день в пять часов от сильного голода. Хорошо, что со мной в судках был вчерашний обед, съевши который, я настолько удовлетворил свой голод, что мог дождаться до шести часов, когда встали Розенфельд и его компаньон. Скоро подали брекфест, за которым я поглотил такое количество хлеба и мяса, какого наверно хватило бы мне в другое время на три дня. Было время опять идти на работу. Невольно повторил я сам то, что меня в былое время сердило в рабочих, оттягивал время ухода, обманывая самого себя разными благовидными предлогами. Поясница и плечи ломили страшно, как будто были разбиты, руки опухли, а лопнувшие и стертые мозоли причиняли боль при малейшем движении пальцев.

Однако делать нечего, пошел на работу. На заводе встретил меня Кастен, говоря:  А я уж думал, что сегодня вы не захотите работать. Уже вчера вы сделали задержку другим, а сегодня наверно вас разломало так, что вы не в состоянии работать как следует. Поэтому я сегодня назначил вас в артель насыпать глину на фуры. Там все-таки можно будет сгулять, если сумеете. Приучитесь к земляной работе, она самая трудная у нас. С трудной работы хорошо перейти на легкую, чего нельзя сказать наоборот.

Я присоединился к артели, состоявшей на половину из ирландцев и немцев, и принялся наваливать глину на фуры. Сначала опять лопата положительно не хотела слушаться рук, которые болят так, что надо по временам делать усилие, чтобы не вскрикнуть. Мало-по-малу боль утихла, плечи и спина, так сказать, размялись, и работа пошла успешнее. Но все-таки, несмотря на силу, которой я обладаю в значительных размерах и которую пускал постоянно в дело,  я никак не мог угнаться в количестве захватываемой на лопату глины и быстроте взбрасывания в фуру, с тем, как работали даже самые маленькие, видимо слабосильные ирландцы, которые, впрочем, далеко превосходили в земляной работе даже привычных к тяжелому труду немцев. Моя неловкость в работе часто вызывала смех артели, но так как я не обращал на это никакого внимания и продолжал работать, то скоро смех прекращался. Обедать я опять не мог, вечером едва дошел до дому, проспал с 8 часов вечера до 6 утра, поглотил огромное количество съестных припасов, и опять принялся копать. На этот, третий день боль в плечах, спине и руках чувствовалась только покамест шел на работу и несколько минут в начале ее. Потом целый день без всякой
мысли, как какая-нибудь машина, работал лопатой, пообедал с отличным аппетитом, дошел до дому и опять проспал десять часов. Таким образом работа продолжалась до субботы. В искусстве захватывать глину и подбрасывать ее на фуру я сделал значительные успехи, так что рабочие послабее уже стали наровить стать подле меня, к чему вначале приходилось прибегать мне, т.е. становиться к лучшему землекопу, чтобы количество работы уравнивалось и фура насыпалась равномерно. В субботу Кастен рассчитал меня наравне с другими, по три доллара в день. В воскресенье проснулся по обыкновению в 6 часов, съел свой брекфест и, вспомнив, что не надо идти на работу, опять залег и проспал целый день и ночь до понедельника, вставая только для того, чтобы пообедать и поужинать. От приглашения Якобса,
идти к Буману, отказался на отрез. С понедельника меня опять поставили подавать глину на стол, что казалось мне теперь не так трудно, и я не только успевал заготовлять нужное количество глины, но даже,
поработавши усиленно с полчаса, мог выгадать достаточно времени, чтобы выкурить трубку. Так прошла еще неделя. Воскресенье опять проспал. Следующая, уже третья, неделя работы на заводе была не так удачна. Во вторник пошел дождь, так что, проработав два часа, пришлось спрятаться в сарай, где мы и просидели до вечера, напрасно ожидая, не разъяснить ли, чтобы опять взяться за дело. Среду и четверг шел сильный дождь, и мы целые два дня просидели в салоне Розенфельда, так как работать было нельзя. В пятницу проработали часа два, но должны были бросить. Старожилы Чикаго уверяли, что распогодилось недели на три. Эти несколько дней, проведенные без работы, дали мне отдохнуть и обдумать свое положение. Во все время работы на заводе физическое утомление не давало возможности заняться чем-нибудь другим в свободное время. Изучение английского языка остановилось. С знакомыми почти не виделся, а потому не приобрел никаких новых сведений с тал в такое положение, что не предвиделось возможности узнать, нельзя ли переменить копанье глины на какое-нибудь более подходящее мне дело. Тяжелая работа приносит, кроме того, нравственный вред тем, что при однообразных усилиях мысль как-бы засыпает, обращаешься в какого-то истукана, не думающего ровно ни о чем во время работы, а чуть она кончилась, так и норовишь как-бы поскорее поесть и завалиться спать. Выгода того, что я проработал на кирпичном заводе, та, что, научившись копать глину, я обеспечил себя на будущее время возможностью иметь работу, когда бы не захотел, на вновь стрющихся железных дорогах, где постоянно, летом и зимой, требуются землекопы. Хотя плата на железных дорогах ниже, чем на кирпичном заводе, зато и работа не так изнурительна. Работая при задельной плате три доллара в день, при постоянной работе можно легко откладывать по 50 долларов в месяц и в очень непродолжительном времени собрать достаточно денег, чтобы войти в какое-нибудь предприятие. Но если во время работы не удастся приобрести достаточно сведений для ведения какого бы то ни было дела, собранные и выработанные деньги буквально в поте лица почти наверно пропадут. Да и работа на кирпичном заводе зависит вполне от погоды, так что нельзя рассчитывать на определенный заработок, и окончится в начале ноября. Когда в течении зимних месяцев бывает застой в делах, и спрос, а следовательно и задельная плата рабочим значительно уменьшается, придется или израсходовать заработанных деньги, или идти работать на железную дорогу за 2,5 доллара, к чему я решился прибегнуть только в крайнем случае. На основании этих мыслей, я положил оставить кирпичный завод и приискать себе место, обеспечивающее мне заработок на всю зиму, а главное, могущее мне дать возможность изучить язык и способ ведения предприятий.

Источник: Русский рабочий у Северо-Американского плантатора. — СПб; тип. М. Стасюлевича. 1875. — С. 116-129.