Тот самый кирпичный завод у Парка Победы

Алексей Вячеславович Черников

Накануне 75-летия Московского парка Победы заглянул на их официальный сайт, дабы в форме рецензии пропиарить сам парк и его летописцев — материал за пределами позитивной критики. Источник прямого заимствования нашёлся легко. Им оказалась глава «Парк Победы» книжки А.Жданова «Метрополитен Петербурга. Легенды метро, проекты, архитекторы, художники и скульпторы, станции, наземные вестибюли». Кое-какие похожие ляпы нашлись у Аркадия Векслера — плодовитого, но малоразборчивого то ли собирателя, то ли сочинителя «городских легенд».

Однако многие фрагменты выдавали не кабинетный, а журналистский в худшем смысле этого слова стиль — произвольно комментируемые вырезки из неких интервью. Наконец, первоисточник вроде бы нашёлся. Им оказался документальный фильм «Первый кирпичный» (ВГТРК, дирекция «Санкт-Петербург», 2001. Автор и ведущий Алексей Олиферук). Журналистам его жанра свойственно игнорировать классификацию отца русской историографии Ключевского, ставившего личные мемуары по их достоверности на низшую ступень среди остальных исторических источников. Наоборот, под маркой „воспоминаний” они вбрасывают домыслы, выдавая их за „скрываемую истину”. В любом случае, официальный сайт парка — не место для воспроизведения полемики между официальной наукой и так называемыми „маргинальными исследователями”, которую не разбираясь залил в свою книжку А.Жданов.

Далее в кавычках после маркера „•” — разбираемые тексты (Олиферук, Жданов и пр.), а следующий абзац в форме прямой речи (после длинного тире) — комментарий.

_____

* * *

• «Показания работниц завода, очевидцев и участников событий, сильно отличаются от официальных данных обнаруженных историками.»

— «Прокурорско-следовательский» тон Жданова (ср. «показания») выдаёт желание повысить авторитетность своих высказываний негодными методами. Журналистам и публицистам положено различать «показания следствию» и «ответы интервьюеру». Посмотрим, как препарируется исходный материал

• «Говоря о количестве сожженных трупов, бывший главный технолог завода Сергеева говорила, что их было „около 600 тысяч”» (Жданов)

—  Насчёт «главного технолога» Жданов как-то перегнул. Олиферук говорит (на 04:28 по хронометражу), что на начало войны Сергеевой было 19 лет, и что на завод она пришла в 1939 году — то бишь, в 17 лет и без образования. Главный технолог? Ну-ну.

Вообще-то цифра 600 тысяч известна давно: это общее, заниженное при округлении число гражданских жертв блокады по всему городу. Скорее всего, её Сергеева и имела в виду. Но не цифру по Московскому району, однозначно. Иначе прибавив Пискарёвку, Охтинское и другие кладбища с братскими могилами, дойдём до абсурда, что умерло вдвое больше, чем вообще могло находиться в Ленинграде.

• «Бывший начальник 33 о/м Московского района Степанов Г.П., ежедневно получал информацию о количестве сожженных от директора завода-крематория и передавал ее в Смольный.» (Жданов)

— Отделение милиции с таким номером, действительно, было на Сызранской 5. Сам Степанов появляется в начале 12-й минуты интервью Олиферука. Был ли он во время блокады начальником 33 о/м, или просто участковым (закадровый текст автора можно понять двояко) уже неважно после следующего его рассказа

• Текст Олиферука на 11:22: «Весной 1942-го в отделение поступили сигналы о фактах людоедства на 1-м кирпичном».
Степанов (11:30–11:38): «Не только сигналы, а потом и я проверил, вот. Трупы, как говорится, ели».

Во как! И это несмотря на полноценный, более, чем милицейский — практически „смольнинский паёк” («как в горячих цехах») всем 80 работникам завода-крематория?

• Степанов (11:40–11:51, после явной вырезки части текста): «Потом меня предупредили, говорят, что если ещё, мол, будешь следить, то… это… так…  тоже в кочегарку… запрём. Я так больше… этих… не преследовал их».

С трудом верится, чтобы начальник (!!!) отделения советской рабоче-крестьянской милиции после таких прямых угроз повесил на рот замок и „перестал преследовать людоедов”, весь запуганный. Оговорка «их потом забрали в Большой дом» — кого? Забрать, а может и расстрелять должны были вместе с людоедами и директора завода — к счастью, все остались на своих местах, а документов о расстреле кого-либо с кирпичного завода за людоедство как-то до сих пор никто не предъявил. Зато пятно на всём коллективе, и тех самых „девчушках” благодаря Олиферуку и Степанову осталось.

• Олиферук, с 12:03: «Начальник о/м каждый день общался с директором [фио] и главным инженером [фио]»

В этой части верно. Повод для общения был: не подменяя загсы в функции регистратора смертей, в блокаду при работе с трупами милиция была причастна к сдаче райфо ценностей, изъятых с трупов — эту процедуру упоминает в своём отчёте начальник треста «Похоронное дело» (ф. 2076, оп. 4, д. 63, л. 147-191). Однако именно об этом Степанов не говорит, или Олиферук зачем-то скрыл этот пикантный момент.

• Олиферук, с 12:10: «Начиная с марта 1942 года [читай: с началом сжигания трупов — А.Ч.] в задачи Степанова входил ежедневный доклад дежурному управления милиции Ленинграда о количестве сожжённых за сутки»

Жданов и здесь остался верен себе: переврал, гиперболизировав — пишет «и передавал её в Смольный». Новое поколение сочиняльщиков некомпетентно в вопросах функционирования всей махины государственного управления в СССР и принципов построения информационных потоков. Звонить прямо в Смольный — «не по команде». Низовые отделения передавали статистику исключительно в УРКМ на Урицкого, где её сводили и передавали в Смольный, причём не по телефону, а в письменном виде, в составе ежедневных пакетов с нарочными.

• Олиферук: «Степанов вёл свой учёт в блокадном дневнике»
• Жданов: «В его архивных записях, по неполным данным, сведения о 580 тысячах сожженных в печах»

— В этой точка уже можно ставить крест на „воспоминаниях” Степанова. Что это за личные архивы из служебных данных строгой секретности? Копировать в дневничок ежедневные сводки — компромат почище собственного признания–«царицы доказательств». Расстрельная статья, причём в боевой обстановке (ведь «Ленинград — город-фронт») — на месте. Даже «тройку» не надо собирать. Хорошенькое хобби у начальников отделений милиции — в военное время личную статистику по секретным материалам вести!

• Олиферук: «К сожалению, этот документ был утерян 20 лет назад при переезде семьи Георгия Петровича на новую квартиру».

Ещё бы! Так и во всём у привиральщиков: документы «потерялись».

* * *

Вбрасывая ложную цифру, манипулятор сопровождает её оценкой «по неполным данным». То есть, «полными» он заведомо объявляет не исторически подтверждённую цифру, а некий максимум, на который ориентируется в уме, и который хочет навязать другим в качестве «скрывавшейся правды».

• «Как мы видим, зазор между цифрами огромен, — 132.000 и 600.000»

— Зазоры если и есть, то в головах тех, кто ставит документально подтверждённые факты на одну полку с явно сомнительной цифирью, небрежно прикрытую именами людей, которые часто оказываются вовсе не при чём.

• «есть надежда, что со временем появится более точная выверенная цифра»

— Более точной, чем уже опубликованная историками по документам — «по 1 декабря кремировано 117.300 трупов… (ЦГА СПб,, ф.2076, оп.4, д.53, л.111. Подлинник)», появиться не может. Неподтверждённым домыслам, дезориентирующим читателей, не место на официальном сайте парка. Цифра 117 тысяч уже сама по себе внушительна, чтобы потомки могли дать качественную оценку. Если человек объективен, то никаких „усилителей вкуса” через преувеличение цифр ему не требуется.

* * *

• «У заводского забора вдоль Московского проспекта и около 300 м. вдоль Бассейной улицы, с внутренней стороны, стояло множество навесов, где штабелями складировались трупы.» (Жданов).

— Бассейной улицы во время войны не существовало. Ни на картах, ни на аэрофотосъёмке. Заводской забор примыкал к достаточно большому дому, за которым практически сразу начинался забор стройплощадки будущего «дома с башней». Что касается навесов, то автор фантазий абсолютно незнаком с технологией кирпичного производства, и не знает, для чего они нужны. Специально для складирования трупов их не возводили в любом случае. Да и надоело уже повторять, что дорога вдоль парка называлась «Московское шоссе», а не «Московский проспект».

• «По воспоминаниям очевидцев, нескончаемая вереница грузовиков с закрытыми брезентом трупами стояла от Кузнецовской улицы до въезда на завод. Это более километра». (Олиферук 04:48 + расчёты Жданова)

— Это слова не очевидца (что делать посторонним «очевидцам» в режимной прифронтовой зоне, за третьим КПП после путепровода), а всё той же Сергеевой. При всём уважении к её заслугам в блокаду, её слова о веренице грузовиков — свойственный возрасту вымысел. Здесь, кстати, не отмеченное Ждановым прямое противоречие с предыдущей цитатой. Если трупы „складировались вдоль забора”, то как раз, чтобы поскорее высвободить автотехнику — откуда тогда очередь грузовиков от Кузнецовской?

— С цифрой «более километра» мелкое жульничество. На самом деле от баррикады на Кузнецовской (между углами домов №153 и №186 по Московскому проспекту)  до баррикады перед въездом на завод (от нынешнего дома №165 до ограды парка/завода) всего лишь 555 метров, но Жданову проверять некогда: чем больше (километров, трупов, тонн) — тем лучше для „соцзаказа” на завышение цифр, который они с Олиферуком исполняют.

Очередь грузовиков на входе не могла возникнуть уже потому, что разгрузка — самый скоротечный этап всей горестной процедуры; полчаса-час в зависимости от грузовика (пятитонка привозила 100 трупов, трёхтонка 60 и полуторка 40). Однако зачем теоретизировать насчёт производительности, когда известны точные цифры из документов? В декабре (трупы ещё не сжигали), для их вывозки были привлечены 3 5-тонных автомашины 2-й автобазы треста уличной очистки и 3 автомашины треста «Похоронное дело». Помимо водителей, на местах для погрузки и выгрузки было выделено 50 человек — бойцов МПВО. За неделю с 19 по 25 декабря они вывезли с улиц 4591 труп, или 656 в сутки.

Сопоставим с производственными мощностями завода-крематория: среднее за весь период — менее 500 при максимуме после подключения второй печи в мае — 1400 трупов за сутки. Как мы выяснили выше, для цифры 656 в день хватало 6 автомашин. Значит, по самым что ни на есть завышенным оценкам, для того, чтобы загрузить печи до предела, было достаточно 13 (тринадцати!) грузовиков. Даже если предположить, что по каким-то причинам все они оказались одновременно перед воротами завода (к примеру, пережидали бомбёжку), то и в этом случае длина автоколонны составит менее 100 метров, а не „от Кузнецовской до парка”, и тем более не километр.

Те, кто в погоне неизвестно за чем поджаривает факты и раздувает цифры, должны помнить: что чем больше их приписки, тем сильнее недоверие к источнику, который эти дутые цифры пропагандирует.

• «Заезд осуществлялся с Бассейной улицы, примерно там, где сейчас находятся ворота в парк у автобусной остановки»

— Вновь приходится возвращаться к вранью, полностью идущему вразрез с картами. Опишем завод, как он видится на зимней аэрофотосъёмке 1942 года. Здесь ясно читаются два пункта выхода/выезда с завода, выходящих исключительно на Московское шоссе:

1. Основные ворота — ближе к городу. По долготе они расположены на уровне современного подземного пешеходного перехода, выводящего от станции метро к северному проезду вдоль площади, где раньше ставили цирк-шапито, а теперь стоит библиотека. Судя по грязноте накатанного снега, они использовались и на въезд, и на выезд.

2. Вторые ворота (на некоторых заводах их называют «пожарные») — у юго-западного угла забора, огораживающего территорию. Никакой Бассейной улицы повторяю, там и в помине нет! Зато метрах в 50 к югу от заводского забора начинается новый — это только что (накануне войны) огороженный участок строительства «дома с башней». Между двумя заборами зажато строение, похожее на деревянный жилой дом. Даже если оно имеет отношение к заводу, позади него (к югу) никаких проездов нет.

Пожарные ворота проецируются на южный проезд вдоль уже застроенной южной стороны площади на западной стороне шоссе. Интенсивного встречного движения машин с «грузом-200» в форсмажорный блокадный период не было, поэтому вторые ворота могли использоваться, как и прежде, для въезда и выезда машин, доставляющих топливо. На зимней аэрофотофотосъёмке видно, что колея из южного выезда накатана гораздо слабее, и по мере удаления от ворот интенсивность загрязнённости следа снижается настолько, что на подъезде к баррикаде колея почти исчезает. Выше мы доказали, что и самих машин было немного, а теперь и с выдумкой насчёт завоза груза-200 через южные ворота господа фантазёры сели в лужу.

* * *

ПО МЕЛОЧИ

• «Мы находимся в Московском парке Победы, посвященном подвигу нашего народа в Великой Отечественной войне».

— Начнём с того, что парк посвящён не подвигу, а ПОБЕДЕ. Подвиг совершался с первых её часов, с первых выстрелов защитников Брестской крепости. Миллионы советских людей совершили подвиги и погибли, не зная, чем война кончится. „Подвиг” и „победа” понятия совершенно разные; агрессоры тоже получают ордена за „подвиги”, но вот память об их деяниях не увековечивают.

— Парк, как гласила надпись на закладном обелиске, был заложен «в честь исторической ПОБЕДЫ СОВЕТСКОГО НАРОДА над Германией и Японией в Великой отечественной войне 1941–1945 года». Победа не бывает „вообще”. Победа всегда над кем-то, и экскурсоводам умалчивать об этом как-то стыдно.

— Если компиляторы текста считают современный нам народ советским, я очень за них рад. Однако сдаётся мне, что они просто не могут выговорить слово „советский”, которое подразумевает, что свой вклад в Победу внесли абсолютно все, без исключения, республики СССР. Ни одна из этих республик не может узурпировать право своего народа чувствовать себя победителем.

• «К началу 40-х годов оборудование завода было сильно изношено и нуждалось в модернизации.»

— Какое оборудование? Купец 2-й гильдии Никита Петрович Пиловальщиков построил кирпичный завод на Московском шоссе 62 ещё в 1903 году, и как минимум с 1905-го принялся рыть там карьеры. После смерти Пиловальщикова, с 1910 года завод взял в аренду Игнатович, присовокупив его мощности к уже имевшимся у него в Усть-Ижоре. Вопрос, поставил ли он туда самые совершенные кирпичеделательные машины, пока не ясен. Но в любом случае позор краеведам, принявшим 1931 год — дату первого упоминания «1-го кирпичного завода» в ленинградских справочниках — за дату открытия завода и начала рытья прудов. Если окажется, что в 1931-м на завод после капремонта поставили новейшее оборудование, то за 9 лет и оно вовсе износиться не успело, и тогда попадает впросак и автор вышецитированного утверждения.

Доблокадные страницы истории кирпичного завода на Московском шоссе заслуживают внимания и для установления последовательности отрытия будущих прудов. Не менее интересно, в каком году подвели трамвайный путь, который ошибочно связывают с пресловутыми вагонетками. Эту часть исследований опубликую отдельно.

• «Это место в начале ХХ века находилось за пределами городской черты и называлась Сызранское поле».

— Названия „Сызранское поле” нет ни на одной из десятков карт города, изданных с 1900 по 1991 год. Этот крайне неудачный топоним возник только после 1945 года, когда начали закладывать парк Победы — см. статью http://proza.ru/2020/10/01/1686

* * *

НЕ ПО МЕЛОЧИ

Не топили пепел в «Адмиралтейском» пруду, на который сейчас указывают. Зимой 1941–42 года тот старый пруд промёрз до дна: вспомним толщину льда под «Дорогой жизни». Чем проделать прорубь 2-метровой или ещё большей глубины, и не менее, чем 3-5 метровой ширины — взрывами? Края такой проруби рваные, не прямые — сколько ещё метров от вагонетки тащить…

Когда критики доказали, что в пруду пепел зимой не утопишь, версию подработали. Стали писать, ссылаясь на тех же «очевидцев», что-де сначала сбрасывали пепел вдоль пруда, потом колею наращивали, и лишь потом лопатами — в воду. Однако и в этом варианте концы с концами не сходятся.

После сжигания от человека среднего роста остаётся 3 литра пепла. Прижизненный вес почти неважен, так как кровь испаряется, плоть, как вся органика, уходит в дым и в пепел в основном обращаются кости. Нюанс, который обходят стороной: вышедший из печи скелет надо ещё раздробить в муку. Сейчас это делают шаровыми мельницами, а тогда? Оставим этот грустный вопрос, вернёмся к расчётам. 3 x 120 тыс. = 360 тыс. литров, или 360 кубов. Приняв поперечное сечение отвала, нарастающего по мере сброса, в 4 кв м (высота не более 1,5 м и угол склона 45 градусов), имеем протяжённость отвала 120 метров — надо ли было продлять пути для вагонеток?

Я провёл эти расчёты с одной лишь целью: показать абсурдность технологического решения, под которое было подведено определение мемориальной зоны. Зачем вываливать пепел вдоль берега замёрзшего «Адмиралтейского» ПРУДА (тем более, что на аэрофотосъемках никакой узкоколейки вдоль него не видно), когда уже есть КАРЬЕР с отметкой глубины –5.0, мимо которого идёт узкоколейка, обозначенная на топографических картах и видимая на АФС? Карьер этот называют сегодня «Верхним» прудом. На начало войны это был рабочий, действующий карьер завода №1, в него-то и сбрасывали пепел — и зимой, и весной и летом. На пятиметровую глубину., на протяжении не более 50 метров.

Вот и Веллер пишет: «Прах вывозился на вагонетках по узкоколейной железной дороге и ссыпался в КАРЬЕРЫ». Здесь коллекционер городских легенд против истины не погрешил.

Доказывать отсталость царской России по фундаментальным показателям не ново и уже не интересно: иного вывода из мировой статистики и не сделать. А вот если взять за пределами „высоких технологий”? Пусть колосс на глиняных ногах, но, может, как раз глиной-то он и крепок? Увы, и в этой, в общем-то примитивной подотрасли Россия отставала в разы. К началу XX века Россия производила миллиард штук кирпича в год по сравнению с 3 млрд. в Германии и 3,5 млрд. в Великобритании. Между тем, именно промышленные здания — а в ту эпоху они были в основном кирпичными — являются вместилищем средств производства во всех производящих отраслях. Спрос на новое промышленное строительство слегка предваряет рост экономики, а на гражданское (кирпичное) сопровождает этот рост (найм новой рабочей силы) и является ближайшим его последствием (рост жизненного уровня).За 10 лет, с 1900 по 1910, число всех заводов в отрасли «обработка минеральных веществ» (кроме кирпичных включает фарфор, фаянс, стекло) выросло с 1591 завод до 1912. Среднегодовой прирост 1,85% — негусто, на грани застоя. Может, сами заводы стали крупнее? Нет: по выработке на 1 заведение отрасль замыкала список из 13 отраслей — 64,3 тыс. рублей на 1 завод. Это ниже, чем в деревообработке (87,5 тыс. руб.), в производстве целлюлозы и бумаги (100 тыс. руб.) и т.п. Число занятых в кирпичной подотрасли в начале XX века не превышало 30–40 тыс.; отсюда выработка на 1 рабочего менее 2 тыс. руб. в год. Из 1912 заводов отрасли в 1910 году двигатели имели только 555 — то есть более половины кирпичных заводов России обходились ручным трудом и живыми лошадиными силами! Средняя мощность двигателя на этих 555 „передовых” предприятиях составляла 44 (сорок четыре) лошадиных силы.

А ведь спрос на кирпич был! В начале XX века России для строительства новых домн, мартенов, коксогазовых и других энергоснабжаюших объектов требовалось 25–27 млн. шт. огнеупорного кирпича. Одному только Петербургу требовалось 8–10 млн. шт., тогда как мощности „образцового” завода К. Л. Вахтера в Боровичах составляли лишь 6 млн. шт. Итог: Россия ежегодно импортировала из Великобритании, Германии и Швеции. В Петербургском порту разгружали с кораблей не только шведский кирпич, но и… шведскую глину для производства огнеупоров!

За 12 лет число кирпичных заводов в России выросло до 1071; основной прирост дали восточные районы: Транссиб подтолкнул. Но 1912 год был пиковым; за ним пошёл спад, усилившийся с началом первой мировой войны. Так что в этом отраслевом разделе Россию, которую потеряли плакальщики по Романовым и Столыпиным, и жалеть-то не приходится: рухнула она закономерно. Можно лишь благодарить большевиков за подвиг первых пятилеток, вырвавших СССР из пут технологической и, как оказывается, даже сырьевой зависимости. Напомню, что промышленность и энергетика Петрограда тоже ведь работала не на отечественном донецком, а на импортном английском угле, и как раз прекращение его поставок в 1917 году привело к разрухе и коллапсу столицы.

* * *

Сегодня красные громады цехов фабрики Слуцкой и «Красного треугольника», Металлического завода, «Красного выборжца», всей Выборгской стороны, Нарвской, Московской и Невской застав — уже памятник архитектуры эпохи начала промышленного переворота. Сносить всю эту краснокирпичную романтику, не находя ей нового назначения (как это делали в Лондоне) — преступление бескультурной орды реноваторов-рекультиваторов перед грядущими поколениями. Почти уверен, что при этом никто не регистрирует, хотя бы примерно, состав поставщиков стройматериалов, видимых из оттисков брендов на каждом кирпиче. Если это не труба и не котельная, а обычные жилые и цеховые постройки, кирпич этот в основном отечественный, из петроградской губернии.

Пара слов о материальных предпосылках производства классического «красного» кирпича в начале XX века. Профилирующее сырьё — глина; дислокация её залежей предопределяет местоположение завода, хотя при известном сочетании факторов возможна разработка глины на вывоз. Другие сырьевые компоненты — песок особого сорта (крупный, кварцевый) и известь — важны при выпечке силикатного кирпича.

Глины приневского края относятся к тощим (песка почти не требуют), мягким, удобным при формовке. Температура их обжига от 950 до 980 градусов; топливом могут быть и дрова, и сланцы, и низкосортный уголь. В устарелых печах Гофмана 1 куб. сажени дров достаточно для обжига 8—10 тыс. штук кирпича. Конструктивно более современные тоннельные печи (такая была на Московском шоссе) экономнее, и расход условного топлива составляет 6–8% от веса кирпича. Сверх того, нужно топливо для силовых установок — если таковые имеются. Это не смешно: даже в столичных губерниях, не говоря об остальной царской России, большая часть кирпичных заводов была… на конной тяге, а глину мяли если не быками, то крепкими пролетарскими пятками, как Челентано виноград.

Вообще производство кирпича было „заводом” только по названию. Технологически это мануфактура, от латинского „ручное производство”. Показательный момент: на карте промышленных заведений Петербургского уезда 1854 года указаны 42 фабрики и завода, от стеклянных, сахарных и кожевенных до железоплющильного, медерасковательного, чугунолитейного и химического — и ни одного кирпичного! Не потому, что кирпича не делали, а потому, что не дотягивало это ремесло до звания завода или фабрики. Только один нанесли на карту под №21 — «гончарный, сахарных форм завод».

В развитие классового аспекта: в Петрограде локомобилем на жидком топливе в 50 л.с. могла похвастаться только княгиня Вяземская на своём кирпичном заводе в Дибунах. А вот княгиня Юсупова и графиня Сумарокова-Эльстон на Мге (станция Лобаново) по-старинке обходились на своих заводах конским и человечьим тяглом. [N.B. для себя: написать сценарий. 1914 год. Голубокровейшие представительницы древнейших русских дворянских родов, объединённых общим кирпичным делом, обсуждают на своём журфиксе вклад женщин своего круга и выше, вплоть до дома Романовых и ранее, в строительство на Руси]

В 1900-е годы кирпичные заводы Петроградский губернии сосредоточились вверх по Неве и её притокам. Наибольшая концентрация в районе Усть-Ижоры (Колпино) объясняется и достаточной площадью залежей, и Ижорскими заводами, и дешевизной водного пути для вывоза готовой продукции вниз по течению, в столицу. Завод на Московском шоссе, 62 из этих логистических схем выпадает. Рабочая сила близ фабрик недёшева, крестьян-землепашцев (занятость по добыче глины сезонная) в ближайшей округе нет. Каменные многоэтажки к югу от «Сименс-Шуккерта» единичны, а арендная плата ориентируется на верхушку рабочего и низы среднего класса, связанного с близлежащими заводами. Что за такая специфическая конъюнктура подвинула в 1903 году купца 2-й гильдии Никиту Петровича Пиловальщикова на то, чтобы оборудовать кирпичный завод на задворках бывшей мызы Кашталинского?

В свете сложившейся к концу XIX века матрицы издержек кирпичного ремесла инвестиционное решение Пиловальщикова видится очень рискованным, на грани нерентабельности. Прежде всего поджимают транспортные издержки. Затем топливо. Не задумал ли Пиловальщиков, в согласии со своей „говорящей фамилией”, пустить на дрова Румянцевскую рощу? Да-да, ту самую, где Векслер и компания в трёх соснах заблудились, хоть она и берёзовая (http://proza.ru/2020/09/24/22)? Как раз в эти годы авиаторы раздербанивают под Корпусный аэродром западную оконечность бывшей Румянцевой дачи… довести дело до конца, а вырубку до Московского шоссе — тоже ведь бизнес-идея? И потом, задержка на два года с открытием производства: купил всё в 1903, а начал только в 1905-м.

После смерти Пиловальщикова за продолжение его дела берётся один из ижорских кирпичеделов, Н.И.Игнатович. Участок берёт в аренду; с основным капиталом вопрос неясен. Как предприниматель, Игнатович тоже выпадает из общего стандарта. Так, купив в 1907 году завод «Юрьево», он не ставит на кирпичи своё имя, а продолжает выпускать их под старым брендом. Так же он поступает и в 1910 году, сохраняя на кирпичах с Московского шоссе оттиск «Н.П.П.»

В 1912 году дела Игнатовича настолько успешны, что к обычной строке в разделе «Строительные материалы» городского справочника он прикупает персональную рекламу аж в три столбца — эдакий баннер с медалями выставок 1911 года и двойным адресом производства: Усть-Ижора и Московское шосе, 62. Тем временем, Ленин в своём „эмигрантском далёке” прорицает слушателям партийной школы: не обольщайтесь! Империализм не устраняет кризисы, они так же неизбежны, как при домонополистическом капитализме — и оказывается прав. В 1914 фамилия Игнатовича из справочника исчезает, а арендатором по адресу Московское шоссе, 62 значится уже Германовская Вера Константиновна.

В кирпичах Вера Германовская разбиралась, наверное, не хуже княгини Вяземской. Но насколько правильно она прогнозировала ближайшую конъюнктуру, вопрос интересный. Ведь объект, который она взяла на свой кошт, уже в 1914 испытывал трудности со сбытом, а к 1917, скорее всего, и вовсе бездействовал. Неужто прельстилась дешевизной? Или она была кредиторшей Игнатовича, и он расплатился таким образом с ней за долг?

* * *

Не верьте одному „историку” кирпичных заводов Петрограда, что отрасль эту якобы сгубили большевики. Чтобы зарядить в своё „исследование” этот расхожий стереотип, много знаний не требуется. Увы, не нашлось историка настоящего и ответственного, чтобы выяснить настоящие причины, по которым эта отрасль покатилась под откос накануне не только революций 1917 года, но и мировой войны! Пик пришёлся на 1912 год, когда 1071 кирпичный завод России выпустил 2,2 млн штук обычного кирпича. Просто циклический фактор, или же предчувствие грядущей мировой войны?

Именно ПМВ нанесла отрасли крупнейший удар. К 1915 году число кирпичных заводов уменьшилось _вдвое_, до 515. Так вот, значит, когда стали складываться факторы разрухи — ещё до снарядного голода и транспортного коллапса! К 1917 году действующих кирпичных заводов по всей империи осталось всего 372 — втрое меньше, чем в 1912 году!

Пос
лереволюционное сокращение уже мелочи на фоне названных цифр. В 1918 — 259, в 1919 — 198, в 1920 — 141 и в 1921 — 144. На 1 июля 1922 года во всей «обработке минеральных веществ» число занятых  составляло 441 чел. по сравнению с 2184 чел. на 1 января 1914 года. Дно. После которого восстановление пошло по экспоненте. В 1925 работало уже 597 заводов, то есть больше, чем в 1915-м. Процесс пошёл!  В 1925 ЦОС ВСНХ провёл всесоюзное обследование всех заводов. Действующих оказалось 597 с загрузкой 3/4 от довоенной. Ещё 181 оборудованных и готовых к работе были законсервированы. Что же происходило при этом в Петрограде–Ленинграде?

В 1922 году в составе государственного кирпичного треста работали: завод №4 в Корчмино, №5 и №8 в Колпино, №6 на Тосне и №9 в Самарке на правом берегу Невы. В составе кирпичного треста все они перечислены только по номерам. Не исключено, что №1 Экосо Северо-Запада уже присвоило неработающему заводу на Московском шоссе, начав нумерацию начали с ближайшего к центру, и далее по мере удаления от города. Кроме того, работали арендованные заводы: Лядова на правом берегу Невы, Богдановича на Тосне (село Ивановское), Скабье на левом и Стрелина на правом берегу Ижоры.

Прекращено полностью строительство нового жилья: незачем и не для кого. Масштабы так называемого «уплотнения», гротескно и с изрядой долей мещанской злобы расписанного Булгаковым в «Собачьем сердце», в Ленинграде были мизерными. Потребности в массовом уплотнении не было: после 1917 года город сам «разуплотнился». Если к началу 1917 года население Петрограда превысило 2,5 млн.чел., то к августу 1920 года оно сократилось в три с половиной раза, до 722 тыс. чел. Благодаря этому удалось расселить в пустовавшие доходные дома многие десятки бараков на окраинах. Говорить, что этот процесс проходил безболезненно, не приходится, но по другой причине: не обременённые семьёй работяги сопротивлялись улучшению своих жилищных условий, так как от бараков, пусть зловонных, было ближе идти до работы, чем от „буржуйских” доходных домов.

В 1925 около Московских ворот было построено здание пожарной команды — первый дом после войны и революции. Ещё работавшие заводы без труда поставили кирпич для строительства образцовых социалистических жилмассивов (Тракторная улица, Палевский жилмассив). Была оптимизирована схема управления возрождаемым производством: в ведение вновь созданного объединённого управления кирпичных и мелоплавильного заводов перешёл также и выпуск алебастра. Концентрация происходит и на стороне заказчика — создаётся трест «Ленинградстрой», которому на протяжении последующих 60 лет предстоит возвести в социалистическом городе на Неве в несколько раз больше того, что было построено за 200 лет при царях.

В начале 1-й пятилетки (справочник 1928 года) список действующих кирпичных заводов прежний: «Красный кирпичник» и «Победа» в Колпино, им. Свердлова — у колонии Овцыно (позже там вырастет посёлок им. Свердлова), два завода в районе Тосно (им. Чекалова и «Строитель») и «Нева» близ Шлиссельбурга. Уже заявлен в списке, но ещё не расконсервирован кирпичный завод у одноимённой станции на Ириновской ветке (завод «Рабочий»). На следующий год возобновили работу два завода на правом берегу Невы: «Невские пороги» (силикатный кирпич) напротив Кировска, где разворачивается масштабное строительство, и ниже по течению, напротив Ижоры — «Ермак».

В 1930 году в Колпинском и Тосненском районах создаются единые конторы по управлению местными кирпичными заводами. На Ириновской ветке заработал завод в Рябово. Темпы строительства нового жилья, а с ними и население Ленинграда стремительно возвращаются к предреволюционным цифрам, а затем превосходят их. Доходные дома с дворами-колодцами уходят в прошлое: в Московско-Нарвском районе встают сталинские громады с просторными квартирами.

В первую пятилетку старый кирпичный завод напротив будущих шедевров неоклассицизма оказывается под перекрёстным взором как архитекторов, так и капитанов планово управляемой индустрии. Сегодняшние акулы неокапиталистической застройки без зазрения совести (а есть ли она у них?) сносят под маркой „реновации” и ещё пригодное жильё, и настоящие архитектурные шедевры, а тут? На предвоенных фотографиях застройки Московского шоссе то тут, то там в поле зрения попадают ещё живущие и населённые остатки прежней застройки, часто даже деревянные. Несколько лет назад краеведы, привыкшие — в соответствии с идеологемами постсоветской власти — клеймить советских строителей как разрушителей, попали впросак. Им было доказано, что архитекторы вписали небольшой 4-этажный дом с эркером на улице Жукова в линию замкнутого внутреннего квартала настолько бережно, что всем казалось, что это сталинка.

Когда экономика города представляет собой единое целое, преждевременно уничтожать то, что ещё может послужить, сэкономив и отсрочив будущие затраты — такое же экономическое преступление перед жителями, как со-хозяевами общей казны. Нынешние строительные варвары рушат ради будущих личных прибылей то, что оплачено не из их кармана: в эпоху сталинской индустриализации такая лихость ценилась по прейскуранту уголовного кодекса.

Тоннельные печи завода на Московском шоссе технологически более передовые, чем закольцованные системы Гофмана. Кто их построил, Игнатович или большевики, без документации не определить. Наша гипотеза: набор построек вокруг кольца Гофмана не вписывается в участок, да и вариант с его сносом и последующим возведений новых печей не вписывается в стратегию эпохи пятилеток — дать продукт как можно скорее и с наименьшими затратами. В любом случае утверждение «в 1931 году был построен завод», родившееся от незнания его предыстории и до сих пор кочующее от одного автора к другому, неверно: завод лишь возобновлял работу после 14-летнего простоя.

* * *

Карьеры к востоку от завода уже давно превратились в пруды — те, в которые ошибочно предполагают сброс пепла в блокаду. Выдумок на этот счёт было хоть отбавляй, но не нашлось ни одного, кто бы остановил полёт фантазий простым вопросом, как можно сбрасывать пепел в промёрзший чуть ли не до дна водоём, который после суровой зимы и к маю 1942 года еле оттаял? О каких вагонетках может идти речь, если в этом направлении рельсы никогда не прокладывали: на лошадях глину вывозили! Вагонетки — причём не печные, а другие, с большими ребордами — могли ходить только по колее, проложенной перпендикулярно заводу, на север, к рабочему карьеру. В тот карьер и могли ссыпать пепел… впрочем, на аэрофотосъемках видны выбросы чего-то чёрного вдоль сухопутного пути, проложенного наискосок к Свеаборгской, но это уже отдельный вопрос.

Уже на карте 1929 года трамвайная линия продлена от «Электросилы» до Кузнецовской улицы. Врезав временную оборотную стрелку, трамвайщики не стали ставить тупик, а продолжили тянуть линию на юг, и к 1932 дошли до Средней Рогатки. Кондуктору, вытягивающему 30–32-метровый трамвайный поезд на 50-метровый путь за стрелкой, уже видна труба кирпичного завода: до неё остаётся 350 метров. Можно не сомневаться, что коротенькая ветка к заводу уже была заложена в проект путевого развития трассы по Московскому шоссе. Расконсервация завода осуществляется в это же время. В справочник 1931 году он включён, как действующий, и тогда проступает и обратная причинно-следственная связь: сам факт, что трамвайные пути по шоссе должны были пройти мимо недействующего кирпичного завода, мог стать весомым экономическим мотивом его расконсервации.

До революции географический ареал потенциальных покупателей кирпича с завода Игнатовича был узок, так как единственным транспортом для вывоза его продукции были ломовые извозчики, ближайшие грузовые дворы ж.д. станций находились в 4–5 км, а предпосылки роста города в южном направлении не сложились. Грузовой трамвай — транспорт, получивший широчайшие масштабы развития только в Ленинграде — позволил снизить издержки по перевозке кирпича до минимума. Грузоподъёмность трёхвагонного состава составляла 30 тонн — это 20 полуторок. К концу 1929 года подвижной состав ленинградского грузового трамвая достиг 215 единиц. За 1930 год перевозки составили 492 тыс.т, а в 1940 — 1,765 млн.т (в т.ч. 370 тыс.т по „внутрифирменным” заказам ТТУ). С большой долей вероятности в числе этих грузов был и кирпич с завода №1 на Московском шоссе.

Помимо твёрдого топлива (уголь, сланец) ещё одной разновидностью груза, востребованного кирпичными заводами, был специальный песок, доставляемый на баржах к специальному дебаркадеру, к которому были подведены трамвайные пути. Наконец, не забудем о шлаках, вывоз которых с завода составлял отдельную задачу. Таким образом, безубыточность завода гарантировалась особыми преимуществами, сложившимися благодаря развитию в социалистической экономике Ленинграда трамвая, как самого дешёвого вида грузового транспорта с самой большой в мире протяжённостью путей.

* * *

Финал истории завода был трагичен: война есть война. Очень жаль, что в постсоветское время известные общественные силы избрали эту тему для хайпа известной политической направленности. Вместо нагнетания психоза вокруг „ила в прудах” (пепел в ил не превращается) надо было в спокойной обстановке правильно определить место сброса (а им мог быть только действующий карьер), осушить именно этот пруд (а не тот, который более удобен церковникам), и вывезти оттуда грунт для создания кургана памяти на Средней Рогатке, не превращая место отдыха в место скорби. И уж всяко — не поливая грязью любителей зимнего купания и не представляя их сектантами, как это сделали мракобесы, уничтожившие после провокационной телепередачи Олиферука базу питерских „моржей”.